Чарли Ланду Кисолокеле стал в приморской столице знаменитостью, что понятно и закономерно. Во-первых, стендапер и блогер публичен. Во-вторых, для Владивостока такие люди до сих пор экзотичны: Чарли чёрен, как ночь на экваторе. В курсирующем с Эгершельда автобусе он слишком заметен – всё внимание на него. Он часто об этом шутит и называет себя в соцсетях Чёрным Русским. В-третьих – общителен, улыбчив, остроумен. И заговаривать, и здороваться с ним на улице люди начали ещё до медийной раскрутки. Мало кто знает, что 35-летний выходец из Демократической Республики Конго ещё архитектор, реконструктор объектов культурного наследия и пишет наивные картины. Об ожиданиях от России и реальности, настоящем тумане из учебников географии, «зимней рыбалке» в Конго и том, что надо есть и пить, чтобы понять Россию, Чарли рассказал в интервью нашим корреспондентам.
Вы можете посмотреть видеоверсию или прочитать текстовую версию интервью прямо здесь, послушать аудиоверсию в нашем Telegram-канале или уделить время разным вариантам (они не полностью дублируют друг друга).
С Чарли Ланду Кисолокеле (Ланду – это фамилия) мы встретились в «Кафеме» на «Арбате». Здесь он иногда выступает со стендапами. Чарли рано называть мастером слова – сам говорит, что ещё осваивает язык. Но он умеет привычные слова грузить в непривычный контекст, где они почему-то становятся особенно точными. Высокий торшер в стиле шестидесятых он с ходу назвал рослым – и ведь это правда. И попросил быть с ним на ты – так проще.
– Ты родом из Демократической Республики Конго – достаточно большая страна, 111 миллионов человек. Судя по справочникам, там два официальных языка: французский и лингола. Ты оба знаешь?
– Да. Но вообще официальных языков пять: лингола, киконго, суахили, чилуба и французский. И в новостях говорят на них прямо по очереди – первый, второй, третий, четвёртый, пятый. Я разговариваю ещё на киконго, понимаю суахили, могу что-то уловить и отвечать на чилуба.
– А русский трудно давался? Где ты его учил?
– Русский – один из самых глубоких, интересных языков, я до сих пор продолжаю его изучать. Начал этим заниматься с Воронежа.
– Почему Воронеж? Как ты туда попал? Как пришло в голову перебраться в Россию? И почему не во Францию, если уже есть французский?
– Я учился в медуниверситете в Конго. В 2010 году сам себе сказал – всё достало, уезжаю в Воронеж. Вот прямо так. Мой друг жил тогда в Воронеже, и он говорит: хочешь что-то поменять в жизни, давай в Воронеж. Прекрасный выбор.
– Ты там учился? Чему?
– Сначала был подготовительный факультет. Там иностранных студентов учили языку. А потом дизайн, архитектура, реставрация, реконструкция объектов культурного наследия. Для меня это невероятный опыт. Это было выше моих ожиданий.
– Где ты работал как архитектор, реконструктор?
– Для меня архитектура – это навык, где моя душа лежит как в джакузи. Я занимался архитектурой больше в проектировании, чем в реставрации и реконструкции. Ну а в этом плане делал с коллегами проект по реставрации великолепной усадьбы в Семилукском районе Воронежской области. Потом подавали его в службу по охране объектов культурного наследия в Воронеже. У меня пока не было чести поработать на объекте культурного наследия во Владивостоке. Если случится, буду страшно рад.
– В чём заключается твоя работа реставратора? Что ты делаешь? Как это происходит?
– Во-первых, ты копаешься где-то месяца два в архиве. Нужно уловить детали, ведь не знаешь, о чём тебя попросят, в каком облике объект реставрировать. Начало двадцатого века, девятнадцатого, восемнадцатого... Чтобы разобраться, как воссоздать изначальный облик, вплоть до того, какие кирпичи нужно заменить. Всё надо указать в проекте. И это ведь реставрация объекта культурного наследия – также важны страна, регион, особенности местной культуры.
– Окончил университет в Воронеже, пожил там. А потом?
– Потом… Я уже был до этого во Владивостоке. Город интересный. Так что – почему бы не он? И мы переехали всей семьёй. Мы тогда узнали, что у нас будет ещё один человек. Я считаю, что внуки должны с малого возраста быть рядом с дедушкой и бабушкой. Это очень ценная связь.
– Что представляет твоя семья? Мама, папа, сёстры, братья, жена и мальчик Тиль, который родился во Владивостоке?
– Она огромная. Если бы все переехали, население Владивостока бы существенно прибавилось. Я десятый ребёнок в семье. Мои родители на пенсии, в Конго, наслаждаются жизнью. А здесь моя жена, Марина Ланда, она пишет стихи и рассказы. Годовалый Тиль пока не работает. Его единственная работа – радовать всех нас. Во Владивостоке его бабушка и дедушка по линии жены.
– Почему тебя в СМИ вечно называют студентом?
– Ещё пишут, что учусь в МГУ имени Невельского, хотя это не так. А почему я вечно «числюсь» у журналистов студентом… Надеюсь, из-за внешности: я почти не меняюсь с годами – что в 17, что сейчас, в 35. Сбреешь бороду – и как новенький.
– Для любой страны есть некий набор маркеров или клише. Условно, Россия – медведь, балалайка, икра, водка, берёзки. Ты что-то из этого видел, пробовал?
– Ну конечно, я пил балалайку, на водке играл, а медведь мне на ухо наступил… Если честно, я не сторонник клише. Тебе дают набор ярлыков, ты начинаешь думать, что действительно страна так выглядит. А потом, когда приезжаешь, у тебя другая картинка. Вот поэтому я всегда за то, что, если тебе реально интересно, как выглядит Воронеж – приезжай, смотри – и увидишь. Конечно, есть клише, никуда не денешься. Я вот думал, что в России невероятно много снега и огромные люди. И не ожидал, что увижу людей небольшого роста: в первый раз я был в шоке. Потому что в кино, если русский – значит, огромный.
– Ну да, такой Илья Муромец. А у тебя какой рост?
– Метр восемьдесят два.
– А у Конго какие клише?
– Если описать Конго в нескольких словах – круглый год температура между 24 и 33, температура воды в океане 24. Очень много фруктов.
– Во Владивостоке тебя прежде всего знают как блогера, стендапера. И у тебя в соцсетях много роликов о погоде. Ветер, дождь, снег, который ты называешь «манкой небесной». И ведь похоже… Тебя огорчает здешняя погода? Удивляет, радует?
– Не скажу, чтобы сильно огорчала. Конечно, есть свои внутренние драмы: слишком холодно, слишком морозно, я мёрзну. Но здесь я словно сверяюсь с учебником географии: нам про такое в школе рассказывали. Преподаватель показывал картинки: вот это туман. И мы все такие: да, туман.
– И здесь ты его наконец увидел.
– На Эгершельде ты прекрасно поймёшь, что такое туман. Когда всё исчезает – не видно, куда едешь. Вот это, оказывается, туман. А не то, что в пять утра в Конго у реки...
– Он там слишком низкий?
– Просто словно кто-то рядом развёл костер. А здесь – будто его развели на Олимпе и готовятся к пиру. Ты будто в молоке.
– У тебя есть ролик о подлёдной рыбалке, который очень завирусился. Ты там изумляешься – как можно ради пары рыбёшек топить машины, которые стоят миллионы. Сам не пробовал ловить?
– У меня есть ещё история про зимнюю рыбалку. Последний раз, когда я летел в Конго, думал, чем порадовать батю? Чтобы понимал, как это – жить во Владивостоке. Привёз в Африку удочки для зимней рыбалки. Он сначала не понял, в чём фишка. Я говорю – они классные, хорошо изгибаются. Он – но почему такие короткие? – Это для рыбалки на льду. – На льду?! А что там ловить? – Ну корюшку, разную рыбу… – А как мы будем на нём ловить?! Я говорю, папа, это единственная вещь, которая могла поместиться в чемодан и не сломаться. Мы ходили с ним на рыбалку, рыбачили этими удочками на реке Конго.
– Ещё в одном ролике ты рассказываешь, что русские в любой непонятной ситуации пьют чай. А ты что в таких случаях делаешь?
– Пью чай. Я ведь живу тут. А в Конго пьют воду – настолько там жарко. В первую очередь тебе предлагают воду.
– Ты производишь впечатление очень позитивного человека. И в соцсетях твоих не найти роликов, где ты чем-то недоволен или огорчён. Всё действительно так прекрасно?
– Это зависит от человека – как он смотрит на вещи. Я для себя понял – можно выбирать на что смотреть. Я бы не сказал, что жизнь прямо фонтан, но она прекрасна.
– Почему стендап? Как ты к этому пришёл? Это ведь разговорный жанр? И, хотя в соцсетях ты себя называешь Чёрным Русским, сам говоришь, что язык ещё осваиваешь? А совмещать шутки с процессом освоения языка тем более сложно.
– Стендап начался в 2014-м, в университете. Я всегда говорю ребятам, которые учатся в университетах: давайте, участвуйте – «Студенческая весна», «Золотая осень», что там ещё? Ну а мне в университете говорили – у тебя получается, иди дальше, пробуй.
– Сейчас любят снимать кино про тернистый путь стендаперов. И первые опыты у них обычно провальные. Пока встанут на крыло, столько всего случится. У тебя что-то подобное было?
– Если у начинающего стендап-комика уже первое выступление получилось смешным, он не сможет нормально научиться – сложно будет понять, где он может ошибаться. И когда потом это аукнется, он не поймёт – ведь раньше всё работало? У меня изначально не получалось – было как-то своеобразно, что ли. А потом дело пошло. И есть советы, которые я до сих пор помню. Гарик Мартиросян говорил – Чарли, у тебя маленький словарный запас. Это было в 2014 году. Я эту фразу прекрасно помню. Я сказал – хорошо, я тебя услышал, работаю над ошибками. Думаю, что испытавшим провал людям не нужно убиваться, надо продолжать.
– В соцсетях ты шутишь насчёт своей кожи: часто говорят, что тебя не видно на тёмном фоне. Не задевает, когда на эту тему шутят другие?
– Сразу понятно, кто шутит от чистого сердца, по доброте душевной, а кто злобно. Я как-то гулял со своим другом на Тихой, ему нужно было забежать домой, я ждал на детской площадке. Ночь, и я на скамейке, в белой футболке. Идёт человек и не может меня разглядеть – это по его лицу видно. Наверное, решил, что кто-то футболку забыл. Подходит, подходит… Наконец разглядел. И такой – о, Зимбабве!!! И начал смеяться. Он так громко смеялся, я тоже начал смеяться. Он останавливается, отдышался и спрашивает – извините, а можно прикольнуться? Я говорю, конечно, можно. И он опять – о, Зимбабве!!! Он увидел то, чего никак не ожидал. И сказал то, что первым пришло в голову в связи с этой ситуацией. В нём нет злости. Это для него было приятным открытием.
– Тебя уже узнают на улице. Тебе это нравится? Не устаёшь?
– Я практически единственный африканец, который живёт на Эгершельде. Меня и так, и так люди давно знали. Мы виделись в автобусе, пересекались. Несколько раз за меня платили в автобусе – до того, как я начал делать блог. Просто так, в качестве расположения. А теперь они знают меня ещё и по имени.
– Тебе чего-то не хватает из конголезской жизни? Скучаешь о чём-то? По чему-то?
– Скучать, это как бы другое. Есть у меня такой момент, когда люди говорят: мы были в Японии, ели пиццу. Как можно приехать в Россию и такой – можно мне пиццу? Поешь борща, пойми, что такое Россия. Вот так и здесь: я питаюсь и накапливаю то, что я вижу вокруг.
Я не скучаю. Я наслаждаюсь тем, что вижу.
– Есть то, к чему ты не можешь привыкнуть в России? Или привыкал очень долго?
– Наверное, к тому, что люди в семье называют друг друга уменьшительно-ласкательными названиями животных. Котик, зая. В Конго заяц – это еда, и ничего другого. А кошка живёт дома, но это никак не человек. А люди, которым по 80 лет, продолжают говорить – зая, ты не видел мои тапочки? Это великолепно.
– Во Владивостоке есть твои соотечественники?
– Да, двое. Они, кстати, тоже занимаются искусством, музыкой. Я думаю, молодёжь их знает, они учатся в ДВФУ. И вот опять к вопросу о клише: люди подходят на улице, спрашивают – ДВФУ?
– Куда ты хотел бы ещё добраться в России?
– Страна огромная… Хочу на Байкал зимой, на Байкал летом, на Камчатку, на Сахалин, в Архангельск. Много куда. В России прямо хочется много денег, чтобы всё это увидеть. В Биробиджан тоже хочется.
– Поговорим о прекрасном – о еде. Ты готовишь? Может, есть продукты, по которым скучаешь?
– Готовить люблю, готовлю много. Мы с женой наравне, если считать проведённое у плиты время. У нас равные мили, можно так сказать. Еды, по которой скучаю, много. Ну, скажем, фумба, фумба – это такие овощи, приготовленные в арахисовой пасте. Словами не опишешь – только пробовать.
В Конго очень много фруктов, этого не хватает. Был бы такой экспорт-импорт дальневосточных фруктов, яблок и конголезских, было бы великолепно.
– Каким ты себя видишь лет через десять? Где будешь жить и чем заниматься?
– Очень сложно даже увидеть жизнь через 10 минут. А что будет через 10 лет... Я думаю, будет круто, если продолжу заниматься искусством и делиться этим опытом с людьми. Как в России говорят, дай нам бог здоровья всем. И мы вместе будем радоваться и удивляться приятным моментам. Хотелось бы, чтобы так было.
– Ты хочешь остаться в России? Но мир такой огромный…
– Да. Огромный. Но я думаю, нужно точно объехать Россию. Вот только слышишь названия – и уже из-за них хочется поехать. Йошкар-Ола. Это что такое? Что там происходит?
– Ты пишешь картины. И некоторые на папирусе. Когда-нибудь люди их увидят?
– Когда-нибудь, когда условия прямо соберутся.
– Какие должны быть условия?
– Ну когда у людей появится желание. И когда картины почувствуют, что готовы увидеть людей. И я скажу: дорогие картины, идите, посмотрите на людей. Вот серьёзно – не только люди смотрят на картины, те тоже смотрят на людей. Это взаимодействие. У меня нет никаких ожиданий, я не жду оценок. Можно просто поделиться впечатлениями, накопленными в России и в Африке. Это наивная живопись.
