Павел Фоменко – эколог, биолог-охотовед, звериный спасатель, почётный работник охраны природы. Он спасает животных и у операционного стола, и много лет работая над сохранением и приумножением популяций. Месяцами живёт в тайге, как дома. И говорит, что это действительно дом. Пережил нападение тигрицы и не бросил заниматься своей работой. Претензий к тигрице нет – она сделала так, как просил. О такой биографии бы писать книги. Он и пишет, причём много.
В этом году у Павла Фоменко – две новых книги. Одна выйдет возможно совсем скоро, а вот когда вторая – неизвестно, издателя пока не нашёл. Книг у Фоменко много, но эту, с неясной судьбой, он всё-таки выделяет. Говорит, она в защиту охотоведов и охоты – занятия, которое многие считают чуть ли не блажью: зачем стрелять, это ведь негуманно, пережиток прошлого! Фоменко говорит, что как раз охотники и охотоведы – лучшие друзья природы. Это их мир, которые они хотят сохранить.
– Сколько у вас книг в общей сложности?
– Сорок, наверное…
– Не много для того, кто вечно на работе? Когда вы успели?
– Я шустрый. Ну это книги разные, в основном научно-прикладные, в том числе в соавторстве. Скоро ещё выйдет о проблеме копытных.
– А вторая художественная? Что с ней не так?
– Издаться практически невозможно. Да так и раньше было – издателям проще жить на старых, проверенных авторах, правда, уже почивших. Книга называется «Любовьтайга». По сути это продолжение серии «Поцелуй тигрицы». Если «поцелуй» – о тиграх, их судьбе, связанных с хищниками людях, то эта об охотниках. Она и задумана как некая их реабилитация, скажем так, в глазах недопонимающей общественности.
– Для реабилитации доказательства нужны…
– Это сборник рассказов и повестей, где я пытаюсь на конкретных примерах показать внутренний мир охотников – как они устроены, как смотрят на эту жизнь. Как взаимодействуют с природой и внешним миром. Это в том числе и автобиографическая работа. У меня есть одно странное свойство – я ничего не придумываю. Мне не нужно, истории на меня сами цепляются – только вспомнить и написать. Я себя называю не писателем, а записывателем. Её уже прочитал один из самых строгих моих критиков, Вася Авченко. Мы дружим. Он говорит, ты прозу пишешь лучше, чем стихи, – не пиши стихи больше! Но мэтра постоянно ослушиваюсь – стих сам лезет, ничего не поделаешь! Часто показываю свою писанину ещё одному моему уважаемому критику – Сергею Ястржембскому, с некоторых пор очень известному кинодокументалисту, охотнику и путешественнику. Его мнение мне важно.
– В моём книжном понимании охотник – это дядечка, похожий одновременно на Пришвина и Мичурина, который бродит по лесу с ружьём и собакой…
– Хорошо, что вы в этом ничего не понимаете. Это как раз те люди, на которых я бы хотел влиять. Которым бы хотел объяснить, что охотник – не человек с ружьём, который ходит себе и стреляет птичек и животных. Ест их, продаёт, сдирает шкуры и надевает себе на голову. Охотник – это Толстой, Некрасов, Тургенев, Аксаков, Мельников-Печерский, Чехов и Бунин. Это масса достойнейших людей – писателей, музыкантов, поэтов, художников, которые черпали вдохновение в охоте. Охота – мостик, путь в природу, который вам открывается с ружьём. Или с удочкой.
– А без этого нет пути в природу?
– Есть. Туристы, авантюристы, дачники, но у них другая задача. И вот это достаточно тонкая грань. Придя в лес, человек хочет что-то взять. Принести добычу, накормить себя и семью. Но человека с ружьём это побуждает отдавать. Отдавать в природу. То есть он и берёт, и отдаёт. В этом весь смысл, баланс. Понимаете?! Нормальный охотник – это так или иначе охранник природы. Он в это вкладывается. Во-первых, непосредственно борется с браконьерами – они нарушают правила. Во-вторых, занимается поддержкой, подкормкой, разведением диких животных. За охоту платят, и деньги идут на что? Не только на зарплату – на подкормку животных, спасение в сложных ситуациях. Вот выпал снег по пояс – как в позапрошлом году в Хабаровском крае. Спасать зверей пошли только охотники, больше никто. Я не зря привёл в пример поэтов, музыкантов, литераторов. Они говорили о том, что природа – это прекрасно, это храм и его нужно сохранить. Откуда они это почерпнули? Из охоты, общения с природой. Именно поэтому порой они так пронзительны, тонки и трогательны в своей литературе. Есть и другая составляющая – связанная с пониманием своего места, родины. Охотника кормит лес, причём чистой экологической пищей. То есть, по сути, он питается со своего огорода. И тут возникает чувство ответственности – огород нужно возделывать, ухаживать за ним. А это ведь родина. Это тонкое ощущение, но это есть и это работает.
– Для многих это способ заработка. И, наверное, есть соблазн заработать побольше.
– Был период, когда я работал штатным охотником, промысловиком. И это нормальные взаимоотношения с дикой природой. Потому что как раз эти отношения не истощительны. Мы добываем зверей в строгом порядке – положено столько, значит, столько. Чтобы всё это воспроизвелось, не убывало. Это не нефть или уголь, которые выбрали, и там образовалась пустота. Охота почти как солнце!
И вдруг охота превратилось во что-то недостойное. Притом что охота – одно из многовековых устойчивых занятий человека. Просто нужно быть разумным и мудрым. И охотники как раз такие и другими не могут быть. Это показывает вся история человечества. И не верьте, что странствующий голубь стал жертвой охотников! Его убила вся наша цивилизация, сначала до невероятного количества подняв численность, а добили птиц эпизоотии, а не охотники. Просто кому-то удобно переворачивать всё с ног на голову. Понятно, что есть и другой «человек с ружьём» – это не охотник, его надо называть иначе. Я просто видел это – только охотник придёт на свой вырубленный лесорубами участок, сядет на пенёк и заплачет. Больше никто. Он потерял лес, место работы, но он потерял и большее – душу. Её изгадили, изрубили на куски вместе с ëлками и осинами. Только охотник будет биться за него, настаивать, что нужно сохранить. А если рубить, то разумно.
– Как идут на охоту? Еда, одежда, оружие, собака… Всё?
– У меня много было собак, но все кончились. Охотничьи, специальные породы. Много охотился с лайками, потом, когда перестал заниматься промыслом, не стал их мучить. Содержать таких в городе – ничего хорошего. Жалко, они ведь по сути звери и в городе заперты. Перешёл на легавых. Было три дратхаара – это такая бородатая собака без хвоста. Страшная снаружи, но добрая внутри. Все охотничьи собаки добрые. Но на промысле нет сюсюканья. Собака в первую очередь твой инструмент. Во вторую – напарник, иногда спасатель и спаситель. Меня мои спасали не раз. Он должен быть надёжным, а не создавать проблемы.
Сейчас охота – это не взял собаку и пошёл. Это долгий процесс сбора, подготовка, выбор места, оформление документов. Закупка продуктов. Если говорить о государственных доходах, от охоты они сейчас небольшие. Заплатил за путёвку, лицензию. Но снаряжение, фонарики, палатки, прочее – огромная индустрия, которая должна приносить доход казне. В других странах так. И там занимаются этим ещё и потому, что дети на охоте и рыбалке будут оттянуты от гаджетов, не попадут в некую преступную среду, пообщаются с родителями. Только на природе и охоте открывается этот особый портал отца и сына, матери и дочери.
– Матери и дочери? Так бывает?
– Женщины-охотники в России редки, в других странах это норма. В шведском Стокгольме в день открытия охоты на лосей никого нет – все уехали на лосей. Это традиция, экология и здоровье. Это, если хотите, норма.
– Как охотятся в Приморье?
– Приморье – рай для охотников. Здесь уникальное биоразнообразие, ландшафты, климат. Это позволяет охотиться на разные виды, начиная с птиц и заканчивая копытными и медведями. Охота сезонная, как везде. Никто не охотится, когда животные вынашивают потомство, когда им трудно. Для тех же копытных сложное время в феврале-апреле. Законы и процедуры разработаны и отработаны как раз охотоведами. Люди несведущие, наверное, не понимают, что это сложная система. На ружьё нужно разрешение, а наш закон об оружии очень жёсткий, в отличие от других стран. Нужно быть членом общества охотников, пройти отбор, экзамен, надо знать правила, законы, ну и, в конце концов, уметь стрелять.
Но охота – это ещё и охрана, и воспроизводство, этому уделяют много сил и пользователи, и государство. Есть ведомства, которые занимаются такой работой. И там тоже охотоведы и охотники, как и я.
– Где учат на охотоведов? И чему там учат?
– Охотовед – человек, который может управлять государством, а может и продавать бананы. Он может делать всё что угодно. Это универсальный солдат, которого готовили в старое доброе социалистическое время. Сейчас уже таких не готовят, к сожалению.
– Мы про охотоведов говорим? Я ничего не путаю?
– Нет, ничего. Это человек, который умеет очень многое – образование такое. Среди охотоведов много людей выдающихся. Когда я поступал в Иркутский сельхозинститут, было 27 человек на место. 82-й год, факультет охотоведения – в стране таких было два. Отбирали людей особых, нужно было много чего уметь. Я выбрал, как ни странно, этот путь. Хотя до этого окончил с отличием горно-строительный техникум. И должен был ехать поступать без экзаменов в Ленинградский горный институт. Но к концу учёбы в техникуме понял, что это не моё. К счастью. Рыть горы и уничтожать природу – это как раз то, что мне не нравится. И поехал в Иркутск. И я до сих пор в этой сфере, считаю, что занимаюсь своим делом. А сам я из Междуреченска, это Кузбасс.
– А потом? Приморье?
– Я делал диплом по тигру, здесь проходил практики. Когда оканчивал институт, у меня было свободное распределение. Декан факультета, Николай Сергеевич Свиридов, когда я ему сказал про Камчатку, говорит – зачем она тебе нужна? Есть приглашение Тихоокеанского института географии ДВО РАН, в лабораторию зоогеографии. Там занимаются крупными млекопитающими Дальнего Востока, это подходит под твою дипломную работу, вот и давай туда. В институте проработал десять лет, занимался как раз исследованиями хищников. Некоторое время был начальником охраны Алтайского заповедника. Некоторое время работал совместно с институтом Мориса Хорнокера по отлову и изучению дальневосточного леопарда. Потом – известная экологическая организация.
– У вас профессия двухсоставная – биолог-охотовед...
– Основа знаний охотоведа – биологическая, научная. В своё время обсуждался вопрос – не назвать ли эту профессию учёный-охотовед. По сути, управления охотничьих хозяйств всегда выстраивали решение задач на биологических знаниях. Ровно для того, чтобы не навредить. Как врачи, только в условиях дикой природы. Мы что-то берём, но отдаём, лечим, управляем процессами, популяциями. И решения принимают ответственные, которые могут привести к очень разным последствиям.
– В советское время охота была отраслью производства, приносила очень серьёзный доход государству. Что изменилось? И как?
– И охота, и пушнина были на третьем месте по доходности в наполнении золотовалютных резервов. Наравне с нефтью и углём. Один соболь стоил вагона пшеницы. Мир был вовлечён в добычу пушнины, использование натурпродукта, как сейчас говорят. Потом пришла синтетика, и процесс пошёл по другому пути. Спрос на пушнину стал падать. И охотники, которые этим зарабатывали, поневоле стали изучать список животных и растений, которые дают доход. А там – тигр, леопард, барс, кабарга, горал, сайгак, женьшень… многие другие. Переориентировались, и проблема с тигром возникла ровно поэтому. Всё сошлось – перестройка, трудное время, обрушение мехового производства, в том числе клеточного. В 90-е стали гораздо активнее охотиться на тигра. Сказался спрос со стороны Китая, тогда как раз открыли границы. Порядка сотни тигров, а то и больше, добывалось ежегодно. Это серьёзные цифры. Популяция оказалась под угрозой, и проблему нужно было решать. Решили.
– А сейчас тигры стали обыденностью. И возникла другая проблема. Люди в сёлах говорят – вот вы их защищаете, а кто защитит нас? Причём, если человек сам решит защищаться, его и наказать могут. Как им жить рядом?
– Не знаю. На мой взгляд, основные проблемы тигра были решены уже к 2015 году. Когда мы посчитали в очередной раз тигра, стало понятно, что ситуация более-менее нормальная и с копытами, и с кошками, причём обоих видов. Динамика численности положительная, шёл постепенный рост. Понятно, что этому предшествовала большая работа и государства, и общественных организаций. Мы, и я тоже, как раз создавали системы, которые обеспечивали как минимум устойчивость популяции. В том числе и леопардов. К 15-му году эти системы были созданы, требовалась доработка, шлифовка. Главное, что надо было решать – проблему минимизации будущих конфликтов. Потому что тогда было понятно – мы идём к тому, что в населённом пункте люди будут бояться до ветру сходить.
Наверное, это было решено не до конца, потому что эта работа как раз в первую очередь связана с охотничьими хозяйствами. Заповедники и охраняемые территории к тому времени уже были созданы. Отработаны все направления, связанные с юридическим оформлением нарушений, разработана и апробирована система судебно-биологических экспертиз, крайне необходимая для доказывания нарушений, система минимизации конфликтов. Появилась сеть модельных охотничьих хозяйств, которые показывали, что с тигром можно и нужно работать. Опосредованно, через увеличение или снижение численности копытных. И вот это было главное – сытый тигр не опасен. Нужно было заниматься охотничьим хозяйством, создавать условия, чтобы оно могло при необходимости быстро увеличивать численность копытных или сохранять то, что есть. Это большой спектр работы – подкармливать, прокладывать дороги и тропы, охранять от браконьеров, правильно эксплуатировать популяции. Но охотничьи хозяйства оказались мало кому интересны. Кроме тех, кто занимается охраной природы или редкими видами.
В этом году за четыре холодных месяца, январь-апрель, в Хабаровском крае произошло больше 160 конфликтных ситуаций с тигром – в десятки больше, чем раньше. Там выпал глубокий снег, повлиявший на численность копытных и плюс параллельно катастрофически снизилась численность кабана. Везде, по всей стране. Из-за страшной болячки, африканской чумы свиней. По разным оценкам, она выкосила до 80-90% поголовья. А с учётом того, что у тигров 50% питания кабан, он начал искать, где есть кабан. Он перемещается, попадается на глаза людям, идёт в населённые пункты, где куча собак без присмотра.
– Ну есть ведь у нас фермеры, которые сами по себе, и работают на себя… Почему бы так же не заниматься охотничьими хозяйствами?
– В сельском хозяйстве можно взять ссуду, кредиты, в охотничьем никто не получал ни копейки кредитов. С одной стороны, нет процедур. Тебе на что? Кабанов разводить? А кто их посчитает? А как ты потратишь эти деньги? И по факту результат – проблемы, в том числе рост конфликтности крупных хищников.
И речь не только о тиграх. Всё взаимосвязано. В дикой природе это протекает незаметно – ну погибли и погибли. Мы сидим, пьём чай в марте, нам хорошо. А они стоят в снегу по пояс и гибнут. Есть нечего, снега много. Изменение климата, которое тоже повлияло на выживаемость копытных. Потому что частота аномальных явлений увеличилась. Аномальный снег стал чаще. Вот итог.
– Вы говорите, что умеете выстраивать верные отношения со зверем. Но несколько лет назад на вас напала тигрица. Что пошло не так?
– Стечение обстоятельств. Мы отрабатывали систему минимизации конфликтов. В частности, она предполагала после изъятия конфликтных тигров из природы их размещение в реабилитационном центре. Была отловлена тигрица и два её маленьких тигрёнка. Она таскала собак в Октябрьском районе. Для прививки её нужно было обездвижить. По технологии идёшь вдоль вольера, вызываешь тигра на атаку и в момент нападения стреляешь специальным шприцем. Я шёл, стучал прутиком, чтобы она нападала. Она и напала, а сетка не выдержала – оказалась не того формата. Тигрица пролетела на меня, и всё, обнимашки и целовашки! Но к тигрице никаких претензий. Всё, что я просил сделать, она сделала. Сейчас моя подопечная в зоопарке Красноярска хвост морозит! Но не из-за меня. Она в принципе была не совсем адекватна по охотничьему поведению, поэтому забракована была для выпуска. А детки были выпущены после доращивания и реабилитации. Одного, правда, уже убили, жалко.
– Кошки у нас стали культом. Фото в соцсетях, артобъекты на улицах, картины…. А тигры так вообще – зверь номер раз. Само совершенство.
– Не могу сказать, что тигр всех прекрасней. По сути все животные совершенны. Как и мы с вами. Можно изумляться и кротом. Мы выстроили условные пирамиды с универсальным хищником на вершине. На суше это тигр. В саванне лев. Морские побережья – белый медведь. Таких немного, и они короли… Когда мы отдаём предпочтение одному – ах, какой тигр, какой грациозный, он напоминает любимого кота! И не замечаем не очень симпатичных кабанчиков, которых он ест, мы можем потерять своего кота. Потому что не отдали должное кабанчикам. Нужно было отдавать предпочтение и ставить памятники не тиграм. И не заниматься этим странным монументализмом. Давайте сделаем что-нибудь для кабана – это условное копытное, и условное охотничье хозяйство. Оно в первую очередь управляет этими процессами. Наша задача – создавать условия устойчивости системы. Природа должна быть устойчива. А для этого должно сохраняться биоразнообразие. Перекосов тут не должно быть. Нельзя все силы и средства тратить, например, на заповедник или парк, который с гулькин нос, и не вкладываться в другие огромные территории, где нет статуса и где по сути всё можно делать: рубить, рыть, взрывать. Там ведь тоже есть дикие... Не по-государственному это.
– Наверное, мы действительно люди крайностей. У нас если зверь – то тигр. И точка. Если краевед, знаток края, исследователь – то Арсеньев. И тоже точка.
– И у меня в новой книге один из рассказов об Арсеньеве. Я часто возвращаюсь к этой теме, этот человек очень мне созвучен. Думаю, не будь он военным, точно был бы охотоведом. Просто тогда такой профессии не было, а по сути он делал как раз это. Это охотоведческая работа. В 2006 году с друзьями я повторил один из его маршрутов. С побережья Японского моря через Сихотэ-Алинь на Бикин и на большую землю, к Китайско-Восточной железной дороге. Мы пошли так же, как Арсеньев. В феврале, в холоде, чтобы мироощущение было похожим. Это был очень интересный опыт, который натолкнул меня на написание этого рассказа, спустя сто лет после похода Арсеньева. И взгляд охотоведа на ситуацию спустя сто лет оказался настолько параллелен – за век мало что изменилось. В отношении человека к природе, к богатствам, которые нам даны. Все сетования Арсеньева были и во мне, в моей душе. Сейчас у нас фильм снимают об Арсеньеве. Если бы я снимал что-то, то именно вот эту параллельность. Показать, что изменилось и что не изменилось, – это суперважно. Это даёт ощущение времени.
– Один из очень немногих фильмов про охоту – «Особенности национальной охоты» Александра Рогожкина. Ироничный и совсем не комплиментарный. Разница между снами одного из героев – снег, собаки, красивые люди, и тем, что он видит на самом деле, – разительная.
– Там, конечно, и ирония, и правда-матка. Да, есть и такие охотники. Но люди, посмотрев этот фильм, решат, что это нормально. По сути нужен бы ещё и другой фильм, который покажет, что такое охотник. А он разный. Есть промысловая охота – совершенно отдельная тема, про неё много рассказывает Миша Тарковский, племянник режиссёра Андрея Тарковского. Я с Михаилом очень дружен. У него есть фильм «Счастливые люди», как раз о промысловиках. Есть охотники-любители, как я сейчас. Я теперь городской охотник. Они живут от сезона до сезона – это их главная страсть.
Я много охотился и общался с представителями северных народностей – удэгейцами, нанайцами. В своё время их селили в одном месте, а для них это не характерно. В Красном Яре давали жильё, хороший дом. И сидит в нём семья охотников – ни мебели, ничего. А приезжаешь к нему на охотничий участок – там всё по-другому, там его дом. Место, где у охотника распахивается душа, – это тайга. Её он считает домом. И для меня город тоже не дом.
– Что для вас значит охота?
– Это занятие, которое изменило всего меня, начиная с истории про техникум. Я понял, что охота очень важна для меня, искал связанную с ней профессию. И нашёл. Низкий поклон родителям, что не препятствовали. Хотя многие даже в то время считали это несерьёзным. По сравнению с той же профессией горного инженера. Но охота – абсолютно противоположное. Это страсть, которая толкает людей на постоянное общение с природой. Я считаю, что не охотники и не рыбаки в чём-то обездолены. У них нет внутреннего порыва стремиться в лес. Ну, не знаю… Просыпаться на заре, встречать солнце, провожать, жить по законам и ритму природы. А ритм какой? Когда человек просыпается, солнце почти встало, животные уже успокоились, спят. Мы не совпадаем. Чтобы совпадать, надо рано вставать и поздно ложиться. И это мне нравится.
